Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова

рынок специально для продажи домотканой одежды. В домотканую одежду переоделись президент и студенты колледжа Род-Айленда (ныне Брауновский университет)[531].

В отличие от чайного бойкота, «прядильные посиделки» продолжались и во время Войны за независимость. Маркиз де Шастеллю посетил в Филадельфии миссис Бейч (дочь Б. Франклина), и она с гордостью показала заморскому визитеру целую гору шитья, сделанного руками местных дам. К удивлению маркиза, это были не вышитые жилеты и не узоры, выведенные золотой нитью, а рубашки для солдат Континентальной армии[532]. Результат трудов действительно впечатлял: в итоге филадельфийки передали войскам 2200 рубашек[533].

Попытки отказаться от английских мод предпринимались и в 1780х гг., когда проблема снова начала осознаваться как актуальная. Новоанглиец Дж. Уоррен жаловался на утечку из Массачусетса звонкой монеты вследствие огромного импорта «британских безделушек»[534]. Кое-кто из патриотов подозревал, что в Англии составлен заговор, с целью развратить американцев предметами роскоши, а потом, когда праздная и пышная жизнь изнежит их, вернуть прежние колонии под власть короны[535]. Патриотически настроенные дамы Коннектикута проклинали иностранные «безделушки и мишуру» и выносили постановление: «Мы считаем, что наше неявное подчинение моде других стран крайне унизительно для репутации американцев, поскольку оно ставит нас в зависимость от интересов или каприза иностранцев, как в отношении вкуса, так и манер; оно препятствует проявлению нашей собственной изобретательности и делает нас рабами шляпников и портных, шьющих мантуи в Лондоне или Париже»[536]. Предлагалось даже (едва ли всерьез) созвать «дамский конвент», чтобы разработать истинно республиканскую моду, далекую от «безобразия» придворных образчиков[537]. Но прежнего размаха эти кампании уже не достигали.

* * *

Английские бытовые привычки, культурные практики были таким же объектом отторжения в США, как и английская политическая система. Американская идентичность строилась по контрасту с британской. Противопоставлялись республиканские и монархические, вигские и торийские модели потребления. Образ франта или франтихи, одетых в модные импортные костюмы, резко контрастировал с идеалом американской патриотки, сидящей за прялкой во имя республиканской добродетели. Осуждение роскоши у вигов органично сочеталось с отторжением характерно английских моделей поведения. При этом относительно традиционной английской пропаганды американская совершила перенос стереотипов. Англичане XVIII в. противопоставляли «простоту» собственных манер, одежды и кулинарии иностранным модам[538]. Однако в Америке те же образы, которые в метрополии служили для описания космполитизированных франтов-макарони, применялись к самим англичанам. Концепт «простоты» в повседневной жизни связывался уже не с британскими традициями, а с республиканской добродетелью.

Бойкоты английских товаров оказались прекрасным средством политической мобилизации, сплочения «воображаемого сообщества» вигов. Они также превращались в один из маркеров, позволявших отличить «своих» от «враждебных других» – англичан, а также подражавших им тори. В то же время бойкоты были кратковременными, а такие новации, как реформа американского языка, не получили большого развития.

Глава 6. Враждебный Другой: лоялисты

Мобилизация широких масс населения, связанная с Американской революцией, привела к выраженной политизации сознания. Политические взгляды становились значимой характеристикой даже в ситуации повседневного общения. Не случайно Дж. Адамс, описывая в своем дневнике новых знакомых, неизменно отмечал особенности их партийной позиции. Например, С. Адамс, по его мнению, обладал «самым глубоким пониманием свободы и ее возможностей в нравах и характере народа, а также вошедшей в привычку, укоренившейся любовью к ней»[539]. Надо иметь в виду, что точно такая же политизированность сознания была свойственна и противоположному лагерю. Грейс Гэллоуэй, жена видного лоялиста и сама убежденная лоялистка, точно так же, как и Адамс, классифицировала своих знакомых и в дневнике делала пометки вроде: «Я не получаю удовольствия от ее компании. Она ярый виг»[540].

Драматизм ситуации усугублялся тем, что здесь, как во всякой гражданской войне, политические разногласия могли разделять семьи. Грейс Гэллоуэй описывала семью своих знакомых: «Он убежденный виг, она ярая тори»[541]. Пример еще большего накала партийных страстей изображала баронесса Ридезель, жена брауншвейгского генерала, воевавшего в Америке на стороне англичан. В своем дневнике она живописала: «Был еще случай с двумя братьями, которые нежно любили друг друга, но один выбрал партию короля, а другой республиканцев. Первый, желая вновь увидеть брата, взял отпуск и отправился к нему. Второй радостно встретил его и сказал: “Я так счастлив видеть, что ты вернулся на сторону добра”. – “Нет, брат мой, – ответил лоялист, – я останусь верным моему королю, но это не может помешать мне любить тебя”. И тогда американец в гневе вскочил, схватил пистолет и пригрозил застрелить его, если он тотчас же не покинет дом. Все уверения доброго брата в том, что различие в политических взглядах не может повредить их любви, были тщетны. Второй только вскричал: “Только моя прежняя любовь к тебе мешает мне пристрелить тебя немедленно, ибо любой роялист – враг мне!” И он бы действительно сделал это, если бы брат его наконец не ушел. Почти все семьи были разделены таким образом, и я поняла, что нет ничего ужаснее гражданской войны»[542]. Такие ситуации бывали даже в семьях самых высокопоставленных вигов. В то время как Бенджамин Франклин вносил поправки в джефферсоновский набросок Декларации независимости, его старший сын Уильям, активный лоялист, был заключен в тюрьму по приказу Провинциального конгресса Нью-Джерси[543].

Антилоялистская риторика вигов отличалась предельной жесткостью. Из всех образов Других, которые существовали в сознании патриотов, образ тори был наименее многозначным. Представление об индейцах и англичанах, хотя и враждебных, допускало некоторую амбивалентность. Но тори всегда и однозначно воспринимались в негативном ключе.

Отчасти нетерпимость к оппонентам определялась особенностями просвещенческой культуры. Эпоха Просвещения подняла на щит религиозную толерантность, но отнюдь не была столь же терпима в политических дискуссиях. Напротив, концепция «общей воли», наиболее последовательно разработанная Ж.Ж. Руссо, подразумевала единство всего народа, во всяком случае, по наиболее принципиальным вопросам. Несогласные именовались обычно «партией» (party) или «кликой» (faction). Партию считали злом. Ее интересы противопоставляли общему благу, ее интриги – честной и открытой политике. Ее приверженцев подозревали в предпочтении собственных эгоистических интересов общему благу. Как будет видно дальше, обычный упрек вигов в адрес тори – именно их противостояние большинству американского народа. Большинством же виги, разумеется, считали себя.

Вопрос о том, кто именно является лоялистом, был сложнее, чем могло показаться. Под терминами «тори» и «лоялиста» подразумевались сторонники британской власти в Америке, но в чем это должно было проявляться? Официальное определение Континентального конгресса не отличалось четкостью: «люди, которые отказываются брать континентальную валюту или иначе проявляют недовольство американским делом»[544]. Д. Рамсей описывал тори как «приверженцев Великобритании